Меч - Страница 29

— Неудивительно, — сказал Оттон. — Людовик Заморский, Герберт Вермандуа и Гуго Великий согласились на время забыть о взаимных претензиях. Но это тоже требует времени. И тоже, как мы все понимаем, немалого. Людовик отправил верного человека к Эдмунду. Если тому удастся договориться о перемирии с Олафом, а к нему поехал архиепископ Кельнский, получим валлийских лучников. Я ничего не забыл? — Оттон перевел взгляд на младшего брата.

— Норманны тоже поучаствуют в общем веселье, — добавил Бруно. — Горм Старый согласился на перемирие. Что, впрочем, совсем не означает, что какой-нибудь из нищих ярлов не решится под шумок разграбить деревеньку-другую. Но пока все соберутся, начнется осень. И вместо похода получим барахтанье в грязи и болотах. Бесцельное и бессмысленное барахтанье. К тому же, распутица порождает голод. А где голод, там и разбегающиеся по округе воины. Русы успеют вернуться с юга и будут смотреть на нас, не скрывая злорадства…

— Может, ударим своими силами? — спросил Генрих. — Пока русы бодаются с Романом.

— Рискованно, — вздохнул Оттон. — Ты же знаешь, как ныне воюют славяне. Они поумнели, да и до этого не грызли щиты. Пока дойдешь, треть войска из засад повыбивают. А еще обратно… Не хочу терять своих воинов. В авангарде должны идти люди Людовика и обоих Гуго. Нет, использовать уход войск русов на юг не удастся.

— Жаль… — протянул Генрих. — Очень жаль…

— Еще как жаль! — согласился король. — На юг ушли огромные силы. Кстати, а что говорят в Италии о походе русов?

— Константинополь потерял флот, но сумел перебросить армии с Востока. А еще у них не получается навязать русам сражение. И мне кажется, что правильной битвы не будет. А в Болгарии мадьяры. Грабят.

— Они это умеют, — согласился Бруно. — А что произошло с флотом?

— Толком никто не знает. Выживших мало, а сумевших хоть что-то понять еще меньше. Насколько я понял, до боя дело не дошло. Большая часть эскадры сгорела чуть ли не на рейде. Что-то случилось с их огнеметами. Притом, полыхнуло на многих кораблях сразу.

Оттон изогнул в удивлении бровь:

— Не сладили с огнем? Не похоже на ромеев.

— А тем временем русы разбили хазар. И как-то очень уж легко… — задумчиво добавил Бруно. — Нет, Ваше Величество, лезть на Восток нашими силами нельзя ни в коем случае. Нечисто что-то. Но прощупать бы надо…

— Что прощупать? И как?

— Есть одна мысль, — произнес младший брат. — Как говорили римляне, «divide et impera». Или, еще лучше, славянская присказка: «Клин клином вышибают». И я знаю, кто будет этим клином…

Малая Азия, лето 6449 от сотворения мира, серпень

Ночь. Негромко потрескивают в огне поленья. Языки пламени выхватывают из темноты лица, чтобы через мгновение вернуть тьме минутную добычу. Тихий перезвон гитары, инструмента далеких земель и неблизких веков. Чуть хриплый голос певца… Идиллия…

Туристы на привале? Не похоже. Ни маленьких ярких палаток, ни ковриков. Меховые и войлочные кошмы. Конское ржание, вплетающееся в песню… Нет, не туристы…

Мальчишки в ночном? Ох, непохожи собравшиеся у костра на детей. Не тот рост, не тот разворот плеч. Мечи на поясах, топоры под руками, суровые обветренные лица. Отблески пламени на кольчугах… Из темноты вдруг проступит украшенное затейливой татуировкой лицо спола. Или высветятся длинные усы сиверского атамана… Блеснет фиолетовым отливом, практически черным в темноте, чуб древлянина… Сползет по плечу печенежская коса… И снова исчезнут в темноте… Совсем не мальчишки.

Воины. Не играющие в «историю», а делающие ее своими руками. И пальцы, перебирающие струны, привычны не только к грифу. И не столько…

То ли в небыль, то ли в быль, то ли в грязь,
За поводья зацепившись броней,
Как осенний лист, с коня падал князь.
Падал так, как лишь влюблялся порой.

Песня не летит вольной птицей над хребтами Малоазиатского нагорья. Ее не слышно уже в полусотне шагов от костра. Песня шепчет. Каждому своё, личное, сокровенное, выстраданное в долгих походах и кровавых схватках. И снова врываются в ночной хазарский лагерь вислоусые сивера, насаживая на пики растерявшихся врагов… Расстреливают в упор обреченных ларисиев вятичские самострельщики… Открывает ворота Дербента древлянский «спецназ»… Разрывают строй воинов Ширваншаха клинья дружинной конницы… Открываются ворота армянских городов… Срезаются слабые заслоны ромейских отрядов… Ложится под копыта печенежских коней сухая земля гористой полупустыни… На Царьград!..

Падал так, что леденело в груди,
Так, что ворон уж кружил над виском.
Падал так, что у него позади
Шевелилась степь сухим языком.

Бьют в щиты Киевской дружины копья ромейских латников… Топоры викингов рубят наседающих ромеев… С диким ревом выметывается конная лава засадных полков… Разворачиваются турмы, слепя блеском начищенных доспехов атакующих… Неудержимым потоком устремляется вперед клин клибанариев… Доместик восточных схол вскидывает руки к древку стрелы… Самострельные залпы выкашивают шеренги дефензоров… Перемешались в беспорядочной яростной рубке печенеги: союзники русов и наемные отряды ромеев… Огромный урман, насаженный сразу на два копья, наносит последний удар топором… Сиверские пики вонзаются в спины фаланги… Багряночубые всадники сметают букилариев уже мертвого военачальника… Легионеры врубаются в строй сиверов… Опрокидывающий удар дружинной конницы… Дрожит в глазнице стрела… Чекан с хрустом пробивает пластины кирасы… Валится на землю сдернутый арканом «живой танк»… Катится голова, снесенная ловким ударом… Самострельные болты прошивают тела насквозь… Камень баллисты сплющивает отряд латников… Падает с коня князь Светлен…