Меч - Страница 37

Рогдай ввалился в окно, в перекате оглядывая комнату. Как вовремя! Пожилой ксендз размеренно, со знанием дела оприходует средних лет женщину. Совсем не в миссионерской позе. А как же целибат и прочее воздержание, святой отец? Интересно, есть в католичестве разделение на «белое» и «черное» духовенство? Впрочем, Всевышний отпустит грехи своему служителю. Минут через несколько как раз встретятся. А вот кричать не надо, дамочка! Шумные долго не живут. Даже аристократки и прочие ясновельможные пани.

Микула с Горяем открывают дверь. Коридор чист. Два выстрела — и чист. Четверо вниз, остальные — наверх. Зачистка полная и всеобъемлющая. Иногда надо демонстрировать жестокость. Чтобы накрепко запомнили и детей пугали. «Прыйде Рогдаю, да видриже пуцьку!»

Третий этаж… Двое на зачистку… Четвертый… Тихий шепот рации: «Есть ствол». Охрана у дверей опочивальни князя… Была… Внутрь… Здравствуй, Лешек! Что, русины в камуфляже и боевой раскраске на чертей похожи? Правильные у тебя ассоциации. Нет, смерть твоя ходит далеко отсюда! Мы унесем тебя в чистилище…

А в ворота замка врывается Первая Сотня «Детей Стрибога». Зачистка полная и всеобъемлющая…

Гнезно, год 941 от Рождества Христова, октябрь

Что-то было не так в окружающем мире. Вроде бы ничего не изменилось. Те же самые серые тучи, плотно затянувшие небосвод. Та же грязная дорога под копытами коней. Деревья, негромко переговаривающиеся шелестом листьев. Скрип телег обоза, всхрапывание лошадей. Тяжелые шаги латников, позвякивание кольчуг и приглушенная ругань, путающаяся с богохульствами. И всё же что-то было не так. Бруно каким-то шестым чувством ощущал изменения, предвещающие беду, но не мог понять причину беспокойства, и от того тревожился еще сильнее.

Засада? Во имя Господа, не несите чушь! Нужно быть полнейшим идиотом с корытом навоза на плечах, дабы готовить засаду на гвардию германского короля! И не на четырех одиноких рыцарей, а на полутысячу, идущую в боевом порядке. Авангард, аръегард, разъезды во все стороны. Два принца под охраной! Если же кто-то не дружит с головой, то в мгновение ока лишится ненужного предмета. А засада из нескольких сотен хорошо подготовленных воинов на конях, в доспехах и с оружием проходит по разряду «злых чудес».

Что же тогда заставляет беспокойно оглядываться? Бруно в очередной раз повертел головой, но ничего нового не обнаружил. Дорога, тучи, грязь…

— Генрих, ты ничего не чувствуешь?

— Всё как обычно, — беззаботно откликнулся брат. — Сыро, пасмурно и пахнет горелыми домами. Так и должно быть на войне.

— На какой войне, Генрих?! Откуда здесь запах гари, если все деревни целы? И почему я ничего не чувствую?

— Молодой ты еще, — ответил брат. — Мало городов сжег. А запашок есть, только слабый. Далеко горело. Но сильно.

— Горело или горит?

— Кто ж его знает? — вспылил Генрих, которому начало передаваться беспокойство брата. — В зависимости от того, где горит и что горит. Может, уже и нечему гореть…

— Здесь ничего не должно гореть, — забеспокоился Бруно.

— Ай, оставь! Это же славянские земли. Дружественные, но славянские. Здесь всегда что-нибудь горит. Кто-то кого-то ограбил, а заодно и сжег. Варвары! Не умеют по-другому!

— Можно подумать, мы ведем себя иначе?

— Конечно, иначе! — изумился Генрих. — Мы сжигаем сервов вместе с домами. Живьем. А они сначала их убивают, а с домами сжигают трупы. И детей редко режут. Варвары!

— А мы режем детей?

Бруно не «мало сжег городов». Он их вообще не жег. Не ходил еще с братьями в походы, локоть к локтю, колено к колену, конь к коню…

— Найн! Не режем, — заверил Генрих. — Бросаем в огонь живыми. Я же говорил. Если не убить славянского ребенка, из него вырастет воин и убьет тебя или твоего сына. Милосердию нет и не должно быть места в наших сердцах. Но здесь земли усмиренных славян. Причем, усмиренных давно. Вариантов мало: либо побаловались венды, либо очередная междоусобица. Кто-то из полянских баронов хочет поймать удачу, пока их сюзерен ослаблен. Дикари…

— Не нравится мне это, — мрачно изрек Бруно, горбясь в седле.

— Что именно?

— Запах этот. Не опоздать бы!

— Напрасно беспокоишься. Чтобы сжечь Гнезно, нужна целая армия. А откуда она здесь? Так что никуда князь от тебя не денется. И расскажет, и покажет, и даже отдаст. Если есть что отдавать.

— Есть, можешь не сомневаться. Ты же сам слышал рассказы этих «победителей воинства Сатаны». Князь увез какую-то «палку, метающую громы и молнии». То самое оружие, о котором я говорил.

Генрих усмехнулся:

— Им верить — себя не уважать! За два месяца штаны от страха не просохли. Разве что трактирщик вменяем. Тот, что двадцать лет прослужил у отца…

Бруно вспомнил старого солдата, скупо цедящего по-немецки:

«Я, Ваши Высочества, неприятности задом чую. Еще с детства. Как князя волю на рыночной площади проорали, сыну сразу сказал: «Не будет добра от этой задумки. А потому не пойдешь ты, Збышек, до того походу. А раз от семьи вой нужен, я сам схожу. Тот, кто двадцать лет дрался под знаменами старого герцога, нигде не пропадет». Вот и не пропал!»

— Вполне вменяем, — вслух сказал он. — И тоже говорил про эту огнебойную палку. Кстати, он утверждал, что с той стороны воевали люди.

«Разные они были, Ваши Высочества, — снова зазвучал в голове глуховатый голос трактирщика. — Один и вовсе мавр. Черный, как смоль. А другой — из франков. Если по ухваткам судить, то из дворян, зуб на выбив даю. Сильные бойцы, мечами махали — как мельница ветряная — и не подходи! Вы же знали барона Гельмута Мецгера? Там белобрысый был один, в плечах, что мои ворота. Так Мясник против него и двух ударов бы не устоял».